У меня остался без внимания второй герой этого романа, Ии Наотика.
Вернемся ненадолго к нему в 1562 год; ему приказали явиться в столицу края для дачи объяснений, и все понимают, чем это закончится. Ему в районе двадцати восьми, княжне двадцать шесть.
около 1К слов
– А здесь все по-прежнему. Зима, а мандариновые деревья зеленые, как будто их даже холод обходит стороной.
Наотика не стал спрашивать, висит ли над его дорогой в столицу черная мгла. Он только снова и снова просил, чтобы Кагу, если с ним что-нибудь случится, позаботилась о его жене и о Торамацу.
– Если меня там убьют, отошли Торамацу в какой-нибудь далекий монастырь, как спрятали меня, не отдавая в монахи. А потом передай ему княжество.
Кагу пообещала. Видно было, что Наотика по-отцовски верит в сына: раз испытание оказалось по силам ему самому, справится и Торамацу.
– Если ты будешь ему помогать, он не пропадет. Княжеский род Ии не прервется. Отчего-то всякий раз, приходя сюда, я начинаю в это верить, страх исчезает, и остается только надежда.
– Камэнодзё...
Кагу, забывшись, назвала его детским именем, и его напряженное лицо разом оттаяло и осветилось улыбкой, такой же, как раньше.
– Помнишь, перед тем, как сообщили, что мой отец погиб, мы стояли здесь, и ты сказала, что знаешь, откуда взялся наш предок Томоясу и почему не утонул в колодце? Я просил объяснить мне, но ты ответила...
– «Знающие не говорят, говорящие не знают».
– Да, ответила словами Лао-цзы.
Глаза, которые смотрели на нее, были большими и яркими. За десять лет в разлуке Наотика вытянулся, щеки потеряли детскую пухлость и стали мужественно-худыми, но в этом он не изменился. В детстве он был настолько хорошеньким, что можно принять за девочку, и больше всего завораживали глаза: будто драгоценный черный лак с золотой пылью. Когда он пристально смотрел, а потом улыбался, никто не мог остаться равнодушным.
Красивые глаза, конечно, не раз выручали его в Синано, на чужбине. Но в том, что все его любили, была и слабость: с ранних лет Наотика слишком привык к хорошему отношению. Вот почему выпады Масацугу, злые и как будто беспричинные, выводили его из равновесия.
Наотика подошел к колодцу и сказал:
– В Синано я много размышлял, как же спасся князь Томоясу. Чего другого, а времени у меня было вдоволь.
– И понял ответ?
– Понял.
– Хорошо, – сказала Кагу. Она подумала, что он и должен был догадаться, а кто-нибудь чужой вряд ли смог бы.
Затем Наотика сказал неожиданную вещь:
– Есть еще одна причина, почему мне надо было увидеть тебя перед отъездом. Я хочу признаться тебе и только тебе: кроме Торамацу у меня еще двое детей.
– Они родились в Синано? – помолчав, спросила Кагу.
На его лицо набежала тень:
– Сын там. Его уже взяли в другую семью, вряд ли мне есть смысл объявлять о своем отцовстве. А дочь, совсем маленькая, сейчас в нашей долине, и ее мать тоже.
Он сказал, что дочь зовут Сино, «бамбук», в честь его любимой бамбуковой флейты, и тут Кагу поняла, с кем его свела страсть.
– Ее мать – Мина?
Наотика посмотрел с изумлением.
– Когда ты приходил в аббатство, мы услышали, как кто-то вдалеке играет «Ацумори». Ты всегда любил музыку, но свою флейту подарил храму в Сибукаве.
– Кагу, все-таки от тебя ничего не скроешь, – беспомощно улыбнулся он, щуря большие глаза. – Так и есть. Мальчик, который остался в Синано, тоже от нее. Для меня музыка была лишь развлечением, но для нее нет. В роду у Мины были жрицы из святилища в Исэ. Она пришла сюда, чтобы сказать мне про ребенка, но, думаю, не только для этого, на самом деле уже давно хотела познакомиться с тобой.
– Со мной?
– Да, с пророком, которым славится долина Ии, – раньше Наотика смотрел на Кагу иначе, восхищался ею, а сам скромничал. Теперь в его чертах ей виделся наставник, который обрел нечто ей недоступное и хочет защитить тех, у кого этого нет. – Мина должна кое-что понимать в вещах, невидимых глазу, она с детства ощущала присутствие богов рядом с собой. Она тебе обязательно пригодится.
– Камэнодзе...
Наотика глубоко поклонился ей:
– А теперь прощай, почтенная Дзиро. В этой жизни мы больше не увидимся.
– Камэнодзё!
– Ты ведь сама понимаешь: Оно Тадзима позаботился, чтобы я не вернулся из столицы живым. Скорее всего меня зарубят во время аудиенции, как отца. Я надеюсь, что перед этим успею убить Тадзиму, нельзя оставлять его в нашем княжестве.
Кагу ухватила Наотику за рукав; ей пришлось тянуться вверх.
– Почему ты не спросил?
– Кагу...
– Почему решил ехать, не узнав у меня, можно ли? Не вижу ли я черный туман, не случится ли беды!
Она с криком вцепилась в него и попыталась встряхнуть, но он не шелохнулся. Когда-то он был не выше Кагу и всюду ходил за ней, как тень, а теперь стал таким рослым – и таким далеким.
Если бы он спросил, она бы ответила: «Ехать в столицу нельзя, тебе даже не удастся расправиться с Тадзимой, как ты хочешь. А вот тебя самого привезут обратно изрубленным». Настолько густой мрак висел вокруг него, закрывая небо над долиной. Словно стая саранчи из страны мертвых, готовая сожрать людские души; она слетается, почуяв раньше всех, что близится кровопролитие.
Наотика негромко ответил:
– Я не хотел заставлять тебя быть пророком, когда понял, как это тяжело.
– Что?
– В трудную минуту люди тянутся за поддержкой к высшим силам. Много раз и мне хотелось иметь второе зрение, как у тебя. Узнав, что ты ушла в монастырь, я сначала почувствовал себя преданным, рассердился, что ты меня не дождалась. Но затем подумал как следует и понял, что требую слишком много. Для тебя это, наверно, было спасение.
У Кагу перехватило горло.
То есть он знал. Чувствовал, какой это груз, когда каждый кидается ей в ноги и умоляет спасти княжество. Догадывался, как она день за днем мучается сомнениями: вдруг она ложный пророк, про плотину и болезни угадала случайно, вдруг ей все мерещится и видения не настоящие.
– Вот почему ты посвятила себя служению Будде. Тогда я подумал, что если еще и сам решу взгромоздиться на твои хрупкие плечи, то княжество обречено. Как справиться с Тадзимой, как выбрать между Имагавой и Мацудайрой – жена предлагала во всем спрашивать совета у нашего пророка, но мне не хотелось так делать. Не хотелось обременять тебя, слабую женщину, государственными делами. Поэтому я старался сам стать для княжества надежной опорой, чтобы подданные искали помощи не у пророка, а у меня...
Наотика бережно взял ее за руку. На его широкой ладони ее пальцы были похожи на кленовый листок. Вот как отличаются руки, созданные для меча и для кисти. И хотя сейчас он стоял перед Кагу, живой, скоро ей предстояло читать сутры над его красиво покрашенными останками.
– Наотика...
– Но все-таки я вырос в долине. Где-то в глубине души я тоже верю: князь Томоясу родился из колодца. Ты, его самая прямая наследница – воплощение татибаны, которая нас хранит. С видениями или без, ты воистину достойна носить княжеское имя «Ии Дзиро», – он выпустил ее руку, прошел мимо Кагу, сорвал с мандаринового дерева веточку с листьями и спрятал за пазуху. – Возьму ветвь в дорогу как талисман. Я ведь тоже из рода Ии, вдруг татибана меня защитит.
На самом деле Наотика позаботился о любовнице чуть больше: оставил ей фамильный веер и письмо, что признает дочь.
Отгадка про первопредка выяснится в эпилоге: Кагу и автор считают, что ни в каком колодце он не плавал, Фудзивара усыновил его за красивые глаза, и чтобы до этого додуматься, надо знать, какие в роду Ии красивые мальчики.
Из "Румян и меча", с.267
У меня остался без внимания второй герой этого романа, Ии Наотика.
Вернемся ненадолго к нему в 1562 год; ему приказали явиться в столицу края для дачи объяснений, и все понимают, чем это закончится. Ему в районе двадцати восьми, княжне двадцать шесть.
около 1К слов
Вернемся ненадолго к нему в 1562 год; ему приказали явиться в столицу края для дачи объяснений, и все понимают, чем это закончится. Ему в районе двадцати восьми, княжне двадцать шесть.
около 1К слов